О многом и о главном… Сборник рассказов - Светлана Громова

V

Я люблю вечерние прогулки. Идём спокойно. Только Борисыч угрюмый и неразговорчивый. Конечно, есть с чего.… У него сегодня тяжелый день был. С утра ездили на кладбище. Заехали ребята, погрузились мы в машину. Все молчаливы, так и ехали всю дорогу, не проронив ни слова. Я попыталась было как-то их расшевелить, дать повод разговор начать, хотя это и не в моих правилах, ведь сегодня я на работе, а на работе я не отвлекаюсь, но уж больно Борисыч был угрюм и немного бледен. Хотела его приободрить, но на меня повернулся Сергей Юрич.

– Груня, «молча»!

Я затихла, хотя, товарищ полковник, ты уже мне не хозяин, и твои команды я имею полное право игнорировать. Ну, ладно уж, вижу, что вы «не в духах». Помолчу. Народу было много. Меня сначала хотели оставить в машине. Сергей Юрич взял Борисыча под руку, но Борисыч сказал: «Не надо, мы с Груней…» Я повернулась на Сергея Юрича, мой вид ему говорил: «Ну, что, не вышло, товарищ полковник, меня в машине запереть? Ещё чего!» Но Сергей Юрич был серьёзен, озабочен и на меня внимания не обратил. Ну, ладно. Так. Работать, значит, работать. Сбруя, ты где? – с беспокойством кручу головой, – Так идти?! Ну, вы даёте сегодня, как же без снаряжения?

Борисыч напряжён, я это вижу. Ладно, без снаряжения, так без снаряжения. Отработаю. А-а-а, опомнились… Сергей Юрич застёгивает шлейку. Поворчала для проформы. Ну, вот, совсем другое дело.… Идём, Борисыч…

И Лариса здесь. Подходит к нам.

– Здравствуй, Игорь, – сегодня она достаточно спокойна. Протягивает руку. Я сейчас – поводырь, меня это совершенно не волнует. Хоть две. Вперёд! Борисыч даёт знак остановиться. Останавливаюсь. Пусть говорят, раз им это нужно. Сижу. Спокойно жду сигнала вновь начать движение.

– Игорь, прости меня.… Прости, пожалуйста… – Лариса готова заплакать, я это слышу по её голосу.

– Это ты прости… – Борисыч сдержан. – Прости за всё. Если сможешь.… Идём.

Она берёт его под руку. Мне это здорово мешает в работе, но я умело скрываю недовольство. Что поделаешь? Вперёд… Осторожно… Прямо…

Говорят много. Я не прислушиваюсь. Лариса тихо плачет. Борисыч стоит рядом с ней, вот обнял её за плечи. Она плачет сильнее, постепенно плач переходит в рыдания. Борисыч держится. Молодец. Сижу. Молчу. Наблюдаю. Будет салют. Я это знаю. Так положено. Я уже однажды была в таком месте, когда ещё моим хозяином был Сергей Юрич. Бабахнуло. Ещё.. Ещё.… Только уши чуть прижимаю.… А так – сижу. Молчу. Жду указаний.…Извините, опять злоупотребила вашим вниманием, но грустно мне от этих воспоминаний, и Борисычу вижу, что грустно…

…Идём с ним к дому, поворачиваю. Наконец, он отвлёкся от своих мыслей.

– Грунь, давай ещё погуляем, не хочу идти домой, давай, к скамейке…

К скамейке, так к скамейке. Вздыхаю, разворачиваюсь. Поздний вечер. Людей почти нет. Идём. Воздухом дышим. Всё бы хорошо, если бы не настроение. Ну, ничего, не впервой! Где наша не пропадала! Вот – поворот к аптеке, вот – гастроном, вот – светофор.… Сейчас на ту сторону и уже в парке, а там и до нашей скамейки рукой, вернее, лапой подать.

Ощущение опасности пришло быстрее, чем я поняла, что уже вижу эту опасность. Машина шла неровно, рывками. У меня светоотражающая шлейка, её ночью хорошо видно, у Борисыча такая же трость. Я остановилась. Надо пропустить машину, не нравится мне, как она идёт. Обычно человек решает, когда идти, но под колёса я, конечно, хозяина не пущу! Я не знаю, откуда пришло это ясное понимание: машина заденет нас. Она не просто нас заденет, она нас снесёт! Рвануть вперёд – я успею. А Борисыч? Стоять, как вкопанная? Он должен объехать, но я понимаю, что не объедет – этот не объедет. Почему? Не знаю, но понимаю, что так и будет! И что это – конец? Борисычу конец? И мне? БОРИСЫЧУ? Я не знаю, что это было и как это произошло, не знаю, не спрашивайте, всё равно не отвечу. Я резко дернулась всем телом, я всё-таки тушка-то с хорошим весом, я не просто сбила Борисыча с ног, я его оттолкнула. Оттолкнула насколько смогла…

Удар был очень сильный. Резкая боль не дала мне сдержать отчаянного визга. Я лежала на холодном асфальте и тихо скулила, но умерла я не сразу, я ещё успела заметить, что Борисыча не задело.

Он просто упал, ушибся, наверное, но это всё ничего. Это – нормально. А я? Я не боюсь. Ты то, Борисыч, должен знать, испугаться просто не успеешь. А если и успеешь, то есть такое понятие: ДОЛГ. Мне ли тебе говорить? Я должна была… Борисыч, должна…

Я уже иду по аллейке, туда, к свету, но обернулась ненадолго. Вижу, как с трудом поднялся Борисыч, как тискает, тискает моё тело, пытаясь поднять, как руки его перепачкались в моей крови. Он прижимает, прижимает меня к себе.… Ой, он, кажется, плачет… Я, наверное, сейчас тоже заплачу… Борисыч, миленький, мне так хочется положить тебе свои лапы на плечи и облизать горячим языком твоё лицо! Я знаю, на вкус слёзы солёные… Борисыч, не плачь, мужчины не плачут… Ты жив – это главное! Ich liebe dich! (Я люблю тебя!).… А за меня не волнуйся, все собаки обязательно попадают в свой рай…

Картинки в зеркалах

Мне сказали, что сейчас август 2000-го года, и я нахожусь в санатории в Подмосковье. Больше ничего не сказали. Я наблюдаю за ними уже несколько дней. Они не знают об этом, да им и не надо этого знать. Они в белых одеждах и всегда молчат. Я тоже молчу. Сегодня один из них, с большим шрамом на щеке, обратился ко мне: «Молодой человек, вы помните своё имя?» Что за глупый вопрос – я его никогда и не забывал. Но у меня много имён. В армии все имеют клички. Например, во взводе я Нечай, а иногда меня зовут Калиныч, потому что Вадьку Хорькова, моего друга, зовут Хорь. Cначала его правда назвали было Хорьком, но это ему резко не понравилось. И он это популярно объяснил. Его пудовые кулаки в этом ему здорово помогли. Так он стал Хорем. А потом кто-то из «особо одарённых» вдруг вспомнил (не падайте!) Тургенева. Ну, помните, у него есть рассказ «Хорь и Калиныч», так меня иногда и стали звать Калинычем. Человек со шрамом очень обрадовался, когда я кивком головы ответил на его вопрос.

– А меня зовут доктор Малышкин…

– А вы отчего лечите?

Шрам весело сказал:

– Вас мы уже вылечили!

Ну, и зачем врёт? Я не болен, отчего меня лечить? А-а, он меня проверяет…

– Тогда можно я пойду домой?

– А где ваш дом, с кем вы живёте? – улыбается Шрам.

Странно, но я не помню. У меня было много домов. Шрам закивал:

– Да-да, много, вы правы, а где?

Я решил ответить честно:

– Скоро вспомню.

Шрам выглядел довольным:

– Постарайтесь, и мы поговорим завтра.

Они все ушли. Я по-прежнему лежу на кровати, но если хочу что-то узнать, придется встать. Они явно не враги, но осторожность не помешает. Этот Шрам – первый человек, с которым я разговаривал. Меня долго не было. Он первый, кого я встретил. Он дал мне время – и я им воспользуюсь. Надо обследовать комнату; открою шкаф, в шкафу – зеркало, а в зеркале – я. Худощавое лицо, чужой колючий взгляд. Буду смотреть в зеркало, пока не вспомню. Ну, давай же, ты такое огромное, только покажи, и раз, и два… Стены плавно подвинулись, и я вижу, как выдвигается быстро сформированная колонна. Сели на БМП и – вперёд, двинули в заданном направлении… Мы – бойцы, как обычно – на броне. Я на второй машине.

Едем. Только втянулись в ущелье, после первых же выстрелов поняли – нам хана, в горах – кто выше, тот и победитель. «Чехи» на горе, мы – внизу, и участь наша ясна. Засаду они устроили классическую: сначала ударили по головным и замыкающим машинам, потом расстреляли в упор остальные.

У меня всегда автомат был перезаряжен и снят с предохранителя, а тут почему-то патрон в патроннике отсутствовал. Вот я снимаю автомат с предохранителя, дергаю затвор и тут «ба-а-бах!» – прямо подо мной взрыв. Горит бээмпэха. А я – Нечаев. Сергей Нечаев. Я всегда это знал, но завтра Шраму этого не скажу. Ты будешь, как в сказке – свет мой, зеркальце, скажи.… Ну, вот тебе боевой приказ: скажи, кто меня любит сильнее всех. Ну, да, не скажи, а покажи, ты ж, дурында, говорить то не умеешь!…

В смежной комнате в кресле дремала медсестра, не молодая и не старая, без определённого возраста, что впрочем, у женщин бывает достаточно часто. Она не беспокоилась – пациент многие дни и месяцы проводит в молчании, неподвижно лежа на кровати. Редко разговаривает сам с собой, но из того, что он говорит, разобрать возможно лишь мат. Но сегодня не так. Он отчётливо произносит слова. Обычные слова: мама, отец, август, здесь, здание, здоровье.

«Надо сказать доктору, – решила женщина. – Этот электрошок и новый препарат, видимо, вызвали улучшение».

Она заглянула в полуоткрытую дверь: больной смотрел в зеркало невидящим взглядом и отчётливо произносил: «Здесь. Здание. Здоровье. Ира. Здесь. Здание. Здоровье. Ира. Ира. Ира».